Бывший доходный дом, расположенный на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля.
Иосиф Бродский жил здесь, в квартире 28 с 1955 до 1972 года, до своей вынужденной эмиграции.
Cтолешница составная, на основной плоскости меньшая по размеру открывающаяся часть. Под столешницей — полукруглый объем, внутри которого механизм машинки. Машинка стоит на двух чугунных ножках, выполненных в виде волют, с медальонами и фризами с растительным орнаментом. Соединены проногой сложной формы. У правой ножки — чугунное колесо с намотанным на него шнуром. Внизу — крупная педаль.
Родители
Поразительно, что им никогда не бывало скучно. Уставали они — это да, но не скучали. Время дома по большей части проводили на ногах: готовили, стирали, ходили между общей кухней и нашими полутора комнатами, возились с чем-нибудь по хозяйству. Садились, разумеется, чтобы поесть, но маму на стуле я помню, главным образом, сгорбленной над ножной машинкой «Зингер» — она латала нам одежду, перелицовывала воротнички на старых рубашках, чинила или перешивала старые пальто. А отец в кресле только читал газету — ну или сидел за рабочим столом. Иногда по вечерам они смотрели кино или концерт по нашему телевизору 1952 года. Тогда они тоже сидели… Вот так же год назад папу и нашла мертвым соседка — в кресле, в пустых полутора комнатах».
Иосиф Бродский, «Полторы комнаты», пер. с англ. М. Немцова
Подсвечник имеет сложную форму, состоит из нескольких фигурных объемов. Стоит на трех ножках-пальметках. Основание круглой многоступенчатой формы, верхняя часть основания обернута венком из листьев. Тулово в виде вазы, из крышки которой начинается ствол подсвечника с профиткой для свечи на конце. От ствола отходят три стилизованных ветви, завершающихся фигурными профитками в виде маленьких вазочек с растительным орнаментом на тулове.
Нормальный классицизм. Петербургскость
Зажжем же свечи. Полно говорить,
Иосиф Бродский, «Подсвечник», 1968; отрывок
что нужно чей-то сумрак озарить.
Никто из нас другим не властелин,
хотя поползновения зловещи.
Не мне тебя, красавица, обнять.
И не тебе в слезах меня пенять;
поскольку заливает стеарин
не мысли о вещах, но сами вещи.
«В течение нескольких следующих лет какие-то мелочи менялись, но в целом обстановка оставалась прежней. На большом столе красовались два канделябра, каждый на пять свечей, а маленький латунный подсвечник с чудесной резьбой Иосиф подарил нам — он и сейчас стоит у меня в кабинете».
Карл Проффер
Сундук прямоугольной формы, с поднимающейся крышкой трапецевидной формы. Дерево обтянуто тонким металлическим листом, отдельные части которого покрыты стилизованным орнаментом. Металл закреплен на дереве при помощи специальных гвоздей с круглыми шляпками. На боковых стенках сундука – массивные железные ручки, полукруглой формы с бочечками в центре. С лицевой стороны, в центре – замок с большим ключем. Внутри сундук покрыт пожелтевшими листами картона, многие участки которого сильно повреждены.
Рукописи. Творчество
«В родительской части, у стены с самураями, рядом со столом стоял старый сундук — на нем иногда сидели, когда за столом стульев не хватало»
Михаил Кельмович
Чемодан из кожи коричневого цвета, прямоугольный, с откидной крышкой, с одной кожаной ручкой, укрепленной на подвижных металлических петлях, с двумя накладными металлическими замками. Внутри обит светлой тканью; к продольным стенкам пришиты две пары желто-синих репсовых лент для крепления багажа. На внутренней стороне крышки – двойной карман (картон, ткань), который застегивается посредством кожаного ремня с кнопкой. На правой стенке – бумажная наклейка сложной конфигурации, со скругленными углами. На наклейке цветное изображение Адмиралтейской набережной и Невы. На воде – белый корабль. Ниже – эмблема ММФ СССР (глобус, корабль, красный флаг). Надпись под изображением: «М / Э / «БАЛТИКА».
Изгнание
Отъезд в эмиграцию из Советского Союза в семидесятые годы был для отъезжающего и для провожающих событием, не лишенным трагизма. Люди верили, что расстаются навсегда, и в проводах был похоронный оттенок. Для отъезжающего, да еще такого, который никогда прежде не покидал СССР, так же трагически острым было ощущение бесповоротного перехода пограничной черты, разделяющей родной, знакомый мир и мир незнакомый, чужой.
Лев Лосев. Щит Персея